Человек-рутина, человек-календарь, человек-работа…
Георгий Александрович Усов не глядя вытянул из шкафа очередную белую футболку из десяти одинаковых, идеально выстиранных, белых, составлявших ежедневный его гардероб. Надев, кинул быстрый взгляд в зеркало и пригладил волосы. На футболке большими красными буквами было написано: "УЧИ МОЙ ПРЕДМЕТ, ЧТОБЫ НЕ СТАТЬ ТАКИМ, КАК Я"
Весьма громоздко и некрасиво, но почему-то сам Георгий Александрович считал эту фразу лучшей шуткой в своей жизни.
7:47. Как раз точное время для того, чтобы отправляться.
Университет, где он преподавал историю, находился в соседнем здании. И никому до сих пор неизвестно было, подбиралось ли место жительства под место работы, или же работа под место жительства.
Так или иначе, ему предстояло лишь спуститься с четвертого этажа одного здания и подняться на четвертый же другого. Как обычно, он зашел в аудиторию и пригладил волосы привычным жестом. Синие джинсы, седые волосы, толстый живот, огромные усы и монотонно-утомляющий голос. Вот что представлял собой уважаемый профессор. Его лекции, в общем-то, были наполнены хорошим интересным материалом, но неизменно кто-нибудь из студентов устраивался в самом конце аудитории и мирно посапывал. А дело было в том, что всё звучало абсолютно одинаково. Какое бы историческое лицо не являлось темой лекции, оно точно так же было похоже на Сталина, как и на Наполеона. "Играл важную роль в мировой истории", "Обозначился в глазах современников, как...", "Представлял собой..." - так звучало вступление. Усов умудрялся рассказывать историю, живую науку с множеством лиц, таким языком, каким пишут тяжелые для восприятия справочные пособия, но на котором никогда не говорят. Во время лекций, по словам студентов, он больше походил на мертвеца, чем на живого. Он всегда точно знал, когда, стоя за кафедрой, нужно сменить опорную ногу, чтобы она не затекла, когда можно хрустнуть пальцами. Все было выверенно и точно.
Возможно, когда-то, в своей молодости (Была ли она вообще?) он был увлечен чем-то, что-то делал с удовольствием – никто не знает. Сейчас он был покрыт бегемотовой кожей, через которую не проникали человеческие чувства.
Работал он шесть дней в неделю, с восьми до восьми. Каждый день в 8:40 вечера ел пельмени и ложился спать. В единственный свой выходной - воскресенье, он спал до полудня, а потом садился за чтение справочных исторических материалов. Человек-рутина, человек-календарь, человек-работа.
Вдруг.
Стук.
Стук?
Стук? В дверь? В воскресенье?
Более чем странно.
Георгий Александрович вскочил с постели совершенно обескураженный внезапным звуком, никак не вписывавшимся в его программу. Не соображая еще, что происходит, он поплелся к двери, открыл.
- Вы кто?
- Ах, извините, пожалуйста, кажется, я разбудила Вас, как же так... А ведь совсем не хотела, честное слово, - затараторил кто-то высоким голосом.
Он протер глаза, но все еще не раскрывал их.
- Ничего уж. Пройдите.
Девушка переступила порог и нервно окинула взглядом малюсенький коридор.
- Живете здесь?.. Ах, извините, это, верно, не мое дело, - спохватилась она.
Профессор продрал глаза и увидел, наконец, одну из своих студенток, черноволосую, смешную, которая любила спрашивать то, что никто, кроме нее, не решался. "Сколько любовниц у него было?" - про очередное историческое лицо. Обычно все реплики этой черноглазой он оставлял без ответа, но недавно возразил ей на предположение о том, что история тесно связано с литературой.
"Я всю жизнь не читал ничего, кроме пособий, а являюсь профессором истории".
Подобное отклонение от темы было необычным явлением на лекции, но каким-то образом он уже умудрился забыть и о нем. Он помнил только то, что хотел – не забивал память.
- Что вы хотели, Виноградова?
- Ничего особенного, на самом деле. Просто мне совершенно необходимо Вас убедить.
- Убедить?
- Ну да, да, - она стала копаться в сумке, периодически перекидывая мешающие волосы за спину. - Насчет литературы.
Усов очень удивился. Никогда никто не проявлял интереса в том, что касалось его самого. Может, давно, но это не имело значения.
- Я же сказал, в этом нет надобности.
Она достала толстую книгу.
- Но поэзия...
- Я презираю поэзию.
- Да вы возьмите, почитайте. Только верните потом...
- Это зачем?
Не возвращать, разумеется, а вообще, брать.
Студентка посмотрела на него непонимающе, так, будто он был ее глупеньким ровесником.
- Могу поспорить, что вы в жизни не брали в руки стихи и сейчас не знаете даже, от чего отказываетесь.
Она протянула книгу ему.
- И знать не хочу!
Усов брезгливо отодвинулся от назойливой Виноградовой на шаг и сразу уперся спиной в стену.
- Да возьмите же!.. В одном сборнике и Пушкин, и Есенин, и Маяковский, и современные!..
- Покиньте мой дом! - внезапно завизжал он с раздражением и резко оттолкнул от себя книгу, а вместе с ней и студентку.
Книга упала. Она лежала на полу, толстая, фиолетовая, светящаяся изнутри словом и мыслью, переполненная запахами и звуками, лежала так сиротливо, грустно...
Виноградова была очень чувствительным человеком. Глаза ее стали медленно наполняться слезами обиды – самыми горькими. Она ушла.
Недели три книга лежала на том же самом месте, Усов не решался даже прикоснуться к ней, не то что поднять – это был вопрос давно забытого, но внезапно всколыхнувшегося чувства гордости. Однако, споткнувшись об нее раз пятнадцать и отбив себе мизинец на ноге до синевы, Георгий Александрович решился на отчаянный шаг. Двумя пальцами он приподнял толстый том и водрузил его на верх шкафа.
Прошла еще одна неделя, во время которой профессор зачем-то нет-нет, да и поглядывал на фиолетовый корешок.
В тот день валил жуткий снег, который скатывался сам по себе в бесконечные шары-сугробы гораздо быстрее, чем его убирали. Произошло невероятное – отменили учебу в Университете!
Целый день не подчиняться своей программе? Какой ужас! Совершенно обессиленный этой дикой мыслью, он плюхнулся в кресло. Невидимая линия снова связала его глаза с манящим фиолетовым корешком.
Георгию Александровичу целых полчаса пришлось потратить на переговоры с самим собой – поддаться соблазну и заглянуть под обложку книги или просидеть весь день, что называется, никак.
Наконец победило любопытство.
Первое стихотворение было занудное, длинное, на первый взгляд просто ужасное. Но не прочитать его уже было бы неприятно. Оно было о любви, сложное такое стихотворение о сложной судьбе, которое заставляло Георгия Александровича посекундно морщить лоб в тяжелых раздумьях. Второе стихотворение заставило его покрыться потом от умственного напряжения. Третье было так жарко написано, что пришлось открыть форточку.
Человек-рутина стал постепенно оживать.
Кажется, он... Влюблялся.
В книгу, в фиолетовый цвет, во всех поэтов, в муз этих поэтов, в слова, в красивую студентку Виноградову.
Так прошла первая в жизни уважаемого профессора бессонная ночь. Засосала, затянула его поэзия, завлекла его в свои бурные воды чувств.
В десять часов следующего дня, выплакав, высмеяв, выкричав все, что было в его небольшом запасе человечного, он очнулся и вернулся в реальность.
Он не подумал об университете и пельменях, о майках с надписями.
Он достал из темного угла шкафа мятую синюю рубашку и поспешил одеться, чтобы выйти на улицу. В его голове крутилась мысль: "Нужно же отдать книгу. Я так задолжал ей. Виноват, виноват..."
И, кажется, впервые можно было прочесть хоть какую-то мысль в его глазах.
Он был подозрительно быстр, подозрительно резок, вообще на редкость энергичен. Влетел в университет, разузнал у начальства адрес Виноградовой и помчался. Студенты с его лекции давным-давно уже разбрелись.
Метро. Дальше соседнего продуктового магазина Усов не ходил никогда. Но сейчас им двигало нечто более важное, чем голод. Может быть, это было живое желание. С большим трудом приобретя жетон и спустившись по эскалатору вниз (хотелось кричать и убегать, пространство казалось то слишком большим, то слишком маленьким), профессор оказался в огромном зале. Больше, чем три аудитории. И – хаос!
Нет, не так. ХАОС!
Люди, много людей, все бегут, спешат, кричат, шум, гам, кто-то бежит опять, толкотня, сбивают с ног, бурчание, ворчание, крик, вонь, духота...
Георгий Александрович очнулся на лавочке, заботливо перенесенный кем-то из неравнодушных. Вспомнив все произошедшие события, он достал из портфеля книгу и переложил ее рядом с собой на лавку. Встал. И пошел к эскалатору наверх. Глаза погасли.
Человек-рутина. Человек-руины.
Комментарии
Ведь наша жинь - это проза и поэзия. Как жаль, что люди становятся более прозаичны, забывая о лирике и драме, приговаривая себя на "пресное" существование.